«Иммигрант. Непосвящённый человек, думающий,

что одна страна может быть лучше, чем другая».

(Амброс Бирс)

«Только в государственной службе познаёшь истину» — сей плод раздумья Козьмы Пруткова я бы разместил на фронтоне Поволжской академии государственной службы им. П.А. Столыпина. Так я думаю всякий раз, когда проезжаю на работу мимо бывшего корпуса родного истфака СГУ, что на перекрёстке улиц Радищева и Московская. И ещё я частенько вспоминаю старшую лаборантку Нину Георгиевну. Все, кто учились в старом корпусе истфака, пока его не заняла ПАГС, помнят эту, мнилось, вечную лаборантку. И ректор ПАГСа проф. Сергей Наумов её наверняка помнит. Нина Георгиевна знала всех профессоров ещё со времён, когда те были студиозами. Юные историки под руководством проф. Боруховича внимательно читали двухтысячелетней давности Гомера и декламировали место, где Великий Слепец описывает египетские пирамиды. Он написал «Илиаду» спустя два тысячелетия после их возведения. Сами же «фараоновы гробницы» были построены через две тысячи лет, после того как неолитические друиды перерезали красную ленточку на открытии объекта «Стоунхендж». Так вот, Нина Георгиевна, по рассказам старшекурсников, была старшим лаборантом ещё у этих «друидов». Она всю жизнь проработала в IV корпусе СГУ и большую часть жизни — в этой должности.

По другую сторону от бывшего истфака — Саратовская областная дума. Сейчас там депутаты рассматривают проект закона «О социальной поддержке отдельных категорий граждан, имеющих большой трудовой стаж». Чтобы, значит, ежемесячно им по 200 рублей доплачивать из областного бюджета. Женщинам, кто не менее 40 лет на одном месте проработали, и мужчинам, кто проявляли на одном месте своё гражданское повиновение не менее 45-ми лет. Б-р-р-р!!! Что может быть ужаснее, чем проснуться в 40 лет с ощущением, что зря потратил жизнь, занимаясь профессией, которую тебе навязали в подростковом возрасте?

Мои университетские знакомые, вставшие в начале 90-х прошлого века на рельсы предпринимательства и обернувшиеся пошлыми мешками денег, любят приговаривать незатейливую частушку:

«Утром работать, вечером спать,

            Жизнь бизнесменская … твою мать!»

Свою бизнесменскую жизнь, которая, по сути, мало чем отличается от труда доярки, 40 лет дёргавшей за сиськи КРС в колхозе «Червоно дышло», мои знакомцы раскрашивают тем, что попеременно меняют жён. Причём ладно бы друг с другом своими жёнами менялись, всё был бы декаденс какой-никакой, а то ведь оставляют очередную «старую» жену с дитём у разбитого рыдвана, а новую модель заводят ещё моложе прежней. Заваливают нимфетку цветами и конфетами, как будто она только что оправилась от тяжёлой болезни. Выхаживают её всё в тех же ресторанах и ночных клубах, где выкармливали прежнюю. Удручает, что ритуалы брачного токовища у толстопузых плейбоев остаются одни и те же, и даже набор комплиментов редко пополняется «новинками сезона». Один страховщик, специализирующийся на экзотических жёнах (мордовка-татарка-узбечка), как-то признался, что не называет своих женщин по имени. Принципиально. Боится оговориться, особенно ночью. Зовёт всех «зайками». А мог бы и «зорьками». Ещё один никчёмный способ изменить действительность у российских толстосумов — построить новый дом ещё круче прежнего.

Мой знакомый мальтиец, почтальон по профессии, в молодости взял ипотечный кредит, купил потрясающую виллу и всю жизнь до самой пенсии выплачивал этот кредит и проценты. «Раб виллы» до пенсии прослужил государству почтальоном. Никогда не уезжал с махонькой Мальты, ну разве что на соседний островок Гозо. Он не бывал даже на Сицилии, которую видно с Гозо в хорошую погоду, даже в Тунисе, куда одну ночь ходу на пароме. Не позволял себе лишнего, дабы не подорвать бюджет. Питался строго заведёнными продуктами. Одевался по строго отведённому графику. Спонтанная покупка вводила его в стресс. Внезапная выпивка под настроение вселяла в глубокую депрессию. Последний раз мы виделись на вечеринке в честь окончательной выплаты кредита и процентов. Наша беседа напоминала перевод на английский язык горьковской «Песни о Соколе».

         « — Я видел небо… Ты не увидишь его так близко!.. Эх ты, бедняга!

— Ну что же – небо? – пустое место… Как там мне ползать? Мне здесь прекрасно… тепло и сыро!»

Я всегда теряюсь, когда меня спрашивают: «Из какого ты города?» Мать приехала на Байконур из Ленинграда, а отец из Сибири, они на космодроме поженились и поехали меня рожать в Ростов-на-Дону. Но тут, прямо в поезде я вдруг захотел выйти на свет божий. Пришлось им сходить на полпути, в городе Балашове Саратовской области. Мать вскорости так и умерла в этом городе-на-Хопре, а отец до пенсии пропадал на золотых рудниках Алдана, да в нефтеразведочных экспедициях Западной Сибири. Он всегда говорил, что не может долго жить на одном месте и работать на одном и том же предприятии. Однажды я понял своего отца, услышав песню «Машины времени»:

«Я с детства склонен к перемене мест,

Я путаю прощанье и прощенье,

Мне дорог расставания отъезд,

Всегда с трудом даётся возвращенье…»

В моей природе, помимо отсутствия скромности, тоже всегда был этот наследственный недостаток: любовь к необыкновенным, неслыханным приключениям, открывающим безграничный горизонт, и конца которым не может предвидеть никто. За двадцать последних лет я поменял 9 городов и 5 государств, пока не приехал сызнова в Саратов. Хотя навряд ли здесь останусь навсегда. Дело в том, что в Саратове нет крематория, а я уже завещал развеять свой прах над крымской бухтой в Новом Свете. Дети и их дети станут приезжать в Крым и будут в дедушке купаться. Серьёзно. Плавают же англичане в немецком старике Энгельсе, чей прах был развеян над Северным морем!..

Всю жизнь я мечтал жить у моря: в Крыму или Абхазии, на Мальте или в Петербурге. Однако эта мечта моя была всего лишь азимутом, указывающим вовне рамок моей жизни. Мечта-надежда на то, что вот, обойдусь я без привычных ориентиров: Интернета в ноутбуке — слева под двумя полками наилюбимейших книг (Берн, Сент-Экзюпери, Пелевин, Конфуций, Даррел, Джером, Гиляровский и др.), телевизора GRUNDIG — справа в стенке с библиотекой. А лишившись ориентиров, я хоть немного раздвину те рамки, которые затвердели и превратились в обряд, подобно стакану тана, зелёному яблоку и апельсиновому йогурту по утрам.

И когда я делал всё то, о чём я здесь вряд ли когда-нибудь расскажу, я хотел только вырваться из «своей колеи», о которой пел Владимир Высоцкий. Все выходки, за которые иной раз я сам себя осуждаю многоночной бессонницей, все неожиданные закидоны, пугавшие облпрокуроров и вице-спикеров, — всё только ради того, чтобы немножко приоткрыть кастанедовские двери восприятия. И если что-то радует меня по-настоящему — так это то, что, бывает, мне такое удаётся. И ещё то, что у меня остались силы для более удачных попыток. Ведь удача — это когда расстояние между замыслом и его воплощением оказывается таким коротким, насколько это только возможно.